Однажды в компании моих израильских друзей зашел разговор о детском воспитании. Одни говорили, что в этой стране детям слишком много позволяют, насилие строго осуждается, а между тем, без насилия нельзя, иной раз следует наказать ребенка; другие горячо утверждали, что насилие вызывает озлобление, детям надо объяснять и показывать пример. Мои друзья знали, что у моего внука трудный характер, я изрядно помучился с ним, имею некоторый опыт, и попросили поделиться.
– Дочь Юля и зять Олег долго мечтали о ребенке, но родить его не могли, – начал я свой рассказ. – Им было по сорок три года, надежда почти угасла, как вдруг случилось чудо – Юля забеременела. Олег трясся над ней, пылинки, что называется, сдувал, кастрюлю с супом не давал поднять. Когда подошел срок, он положил Юлю в дорогую петербургскую клинику и присутствовал при родах – держал ее на сильных своих руках, роды проходили трудно.
Не часто жесткие мужики так относятся к явившемуся на свет ребенку, как относился Олег к Петьке. Бывший детдомовец и работяга, отслуживший в армии, Олег со счастливой улыбкой менял памперсы, купал сына, ласкал его, нежно целовал, приговаривая: «Голубчик ты мой!» Юля вела себя более сдержанно, но и она не могла нарадоваться на сына.
Петя рос смышленым и обаятельным, он так улыбался, что приводил взрослых, особенно женщин, в восторг. Но что интересно, еще не научившись говорить, он сообразил, что обаянием можно пользоваться с выгодой для себя. Во дворе подойдет на непослушных ножках к песочнице, где играет соседская девочка, укажет на ведерко и растянет губы в улыбке. Девочка крепко держит ведерко, дать его Пете не хочет. Тогда он подходит к маме девочки, предъявляет свою улыбку, тыча пальчиком в ведерко, и получает желаемое.
Заговорил Петя поздно, в четыре года, но лиха беда начало, словарный запас его стремительно пополнялся, он осваивал сложные конструкции, такие как причастный и деепричастный оборот, и своим умением говорить щеголял перед детьми, собирал их вокруг себя и ораторствовал. Он сочинял истории. Например, о том, как он, Петя, взрослого парня подстерег, столкнул в канаву, и тот, весь в грязи, выполз на дорогу и напугал прохожих до смерти – те подумали, что это черт.
Петя любил собирать из деталей «Лего» машины и роботы. Но довольно часто собранную машину он яростно крушил – молотком, гантелью, ногами. Страсть к разрушению в нем уживалась со страстью к созиданию.
Обычно, когда к Олегу приходили гости с детьми, он детей усаживал за общий стол, они ели, потом, расположившись на полу, играли. Петино ухо то и дело поворачивалось в сторону взрослых, как локатор. Мои попытки отправить детей в другую комнату поддержки у Олега не находили, хотя разговоры за столом бывали не для детского слуха. Олег как-то воспроизвел в лицах забавную сцену. Колеса его машины, стоявшей под окном дома, вмерзли в снег, он вернулся домой, вскипятил воду и с чайником в руке вышел, чтобы горячей водой освободить колеса ото льда. На крыльце стояла пьяная тетя. Она уставилась на Олега. «Чего тебе, подруга?» – спросил он в своей грубоватой, добродушной манере. Тетя смотрела на него во все глаза, потом сказала: «Хули ты с чайником вышел?» Петя запомнил этот диалог, вызвавший наш смех, и на следующий день в ответ на какое-то мое замечание огрызнулся: «Отстань, друг! Хули тебе надо?» Зять сделал замечание сыну, но не смог скрыть улыбки: вот, мол, как Петька чувствует юмор!
Когда Олег обнимал уже шестилетнего мальчика, приговаривая «Голубчик мой!» – я отворачивался. Я говорил, что он балует пацана. Олег, улыбаясь, отвечал: «Петьку не надо наказывать, его надо любить. Мне в детстве очень любви недоставало».
Ненормативную лексику Петя освоил так же легко, как и причастные обороты. Я стал одним из тех, кому он это продемонстрировал. Как-то я заехал за ним в детский сад. Петя упоенно врал детям, что он в воскресенье летал в вертолете, которым управлял робот. Один из мальчиков дал Пете по шее со словами: «Хватит заливать!» Петя бросился на обидчика, который был сильнее его. Он наскакивал на паренька, а тот раз за разом бросал его на пол. «Стоп! – сказал я. – Бороться ты не умеешь, я покажу тебе приемы. А сейчас домой!» Петя посмотрел на меня с ненавистью. «Пошел ты!..» – Он указал куда. Он не мог простить мне, что я был свидетелем его унижения. Воспитательница бросилась к Пете: «Хулиган! Матершинник! » Петя стал орать на нее, топать ногами, она шлепнула его по попе, он покрыл воспитательницу матом – скандал разразился жуткий.
– У Хармса, – сказал я Олегу, когда мы с ним сидели на кухне его петербургской квартиры и выпивали, – есть такая фраза: «Никто не говорит, что детей надо убивать, но что-то с ними надо делать».
Олег, большой любитель Хармса, не улыбнулся, фраза ему не понравилась.
– Петя способный парень, кое-что может, но еще больше хочет, – продолжал я. – Если мозгами не добьется того, чего хочет, пустится во все тяжкие.
– Бандитом станет? – спросил Олег.
– Всё может быть.
– Да вы что! – сказал Олег. – Неужели вы думаете, что у вашего внука есть с братвой что-то общее?
Олег знал эту публику. Он основал небольшую фирму, работа ладилась, заказы шли, бандиты положили на нее глаз.
– Но в одном вы правы, обстановка такая, что мозгами всё трудней чего-то добиться, – признал он. – Помните, мы пересадили куст смородины на другую сторону дачного участка? Ягоды пошли. Может, и с Петькой так будет? Уезжать надо.
Зять, единственный в нашей семье, чистокровно русский, уговорил мою дочь Юлю переехать в Израиль. Только с третьей попытки они получили визу. Перед отъездом Олег и Юля хотели продать квартиру, но я отговорил их: мало ли, Петя, при его характере, не приживется в Израиле, и они решат вернуться.
К тому времени, когда я приехал в Хайфу, зять и дочь закончили учебу в ульпане и начали работать. Мы с женой поселились рядом с ними. Петя перешел во второй класс израильской школы. Он свободно говорил на иврите. Было и еще одно достижение – он научился играть на гитаре. На наших домашних посиделках он поднимал руку и говорил: «Дети, тише! Кот на крыше! » – и начинал концерт. Ему аплодировали, хвалили. Но музыка не улучшила его поведение. По-прежнему, если Пете в чем-то отказывали, он становился злобным, грубил, иногда со сжатыми кулаками наскакивал на того, кто осмелился отказать, главным образом, на меня. По моему настоянию, его записали в секцию бокса, чтобы там Петя выплескивал свою энергию. После месяца занятий он бросил бокс. Как заправский демагог, он объяснил мне, что нельзя драться с тем, кто не сделал тебе ничего плохого. Я думаю, подлинная причина была иной: бокс требовал усилий, а Петя брался лишь за то, что ему легко давалось.
Реальных достижений было не так много, и он приписывал себе мнимые – врал почем зря. Он говорил, что начал обучать ребят игре на гитаре, берет пятьдесят шекелей за урок и уже сколотил состояние. Или что его рисунки так понравились главному архитектору Хайфы, что тот пригласил Петю украшать фасады домов. В действительности он только разрисовал мелками асфальт возле своего дома. Рисунки были страшные – черти с рогами, я не мог видеть их свирепые рожи.
Я винил в неправильном воспитании внука Петиных родителей и терпеливых учителей. Они не уличали его во лжи, напротив, вместе с детьми часто слушали его байки. Забирая внука из школы продленного дня, я завидовал родителям, навстречу которым мчались дети. Петя делал вид, что не замечает меня, продолжал играть с ребятами или рассказывал им и воспитателям очередную байку. Один из мальчиков попытался поднять мой авторитет. «Слушай дедушку, – сказал он. – Если бы не он, не было бы твоей мамы, а значит, и тебя». Петя усмехнулся – он был уверен, что появился бы на свет в любом случае. Однажды после долгого ожидания я не выдержал, взял Петю за ворот куртки и потащил за собой. Тут на меня накинулись все воспитатели и родители скопом: «Что вы делаете? Это насилие!» На детской площадке, куда мы выходили после школы, израильтяне благосклонно слушали Петю. Выйдя на эту площадку, огороженную забором, он обычно сбрасывал со спины увесистый рюкзак и бежал к ребятам, чтобы затеять буйную и опасную игру. Худой и длинный, но гибкий и хорошо координированный , он залезал на полутораметровую ограду, балансируя, шел по ней и призывал других детей следовать его примеру, а если те отказывались, орал: «Боишься? Окуел от страха?» Ивритоговорящие родители улыбались, но русские с негодованием смотрели на моего внука. Я слышал, как одна девочка сказала Пете: «Мне мама запретила, чтобы ты ко мне приближался».
Я не раз говорил Олегу, что внимание взрослых вредит Пете, он живет как бы не для себя, а для них, он показушник.
– А директор школы называет Петю фантазером,- возражал Олег. – Директор о нем, знаете, как отозвалась? Ценный фрукт!
– Он тот еще фрукт! Неделю потерплю, а потом забирайте его из продленки сами.
Честно говоря, я обрадовался, когда вокруг Пети в школе разразился скандал. Оказалось, что Петька показывал ребятам на своем планшете порнофильм. Один из мальчиков с интересом посмотрел, как трое взрослых забавляются, а затем пошел к директору и наябедничал. Наконец-то, подумал я, эти воспитатели поняли, с кем имеют дело. Дочь была занята и попросила меня явиться на ковер к директору школы.
Со мной директор говорила строго. Но ее строгость относилась не к Пете, а ко мне.
– Пожалуйста, не наказывайте его, – сказала эта смуглая брюнетка, говорившая по-русски с сильным акцентом, и повторила сказанное уже Олегу: – Он ценный фрукт.
Как обсуждать с восьмилетним мальчиком порнофильм, я не знал. Я просто потребовал от Пети объяснений.
– Я случайно вышел на это кино, – сказал он.- Посмотрел и не понял, зачем двое голых мужиков и голая тетка играют в такую игру. Спросил у Даньки, а он пошел и донес. Но я потом сам смекнул. Некоторым людям нравится подражать собакам, они играют в такие собачьи игры.
Я не исключал, что свой ответ Петя сочинил специально для меня. Впрочем, этот ответ мне понравился. Спустя еще несколько дней Петька снова отличился. Шел дождь, мы с Петей в квартире дочери посмотрели мультик по телевизору, дождь прекратился, и мы отправились на площадку. Я заметил, что Петя возбужден больше обычного, несколько раз он бегал в арабскую лавку и выносил оттуда бутылки пепси, леденцы на палочках, сладкие булочки и угощал ребят. Он громко, чтобы все слышали, рассказывал, что ему досталось наследство, умерла его прабабушка в Австралии и всё имущество завещала ему. В виду малолетства наследник не получит сразу всю сумму, банк будет выдавать Пете по тысяче двести пятьдесят шекелей ежемесячно. Первая выплата была сегодня. Ребята поедали булочки, пили колу, Петя сиял. Для тех взрослых, которые не понимали по-русски, Петя сделал перевод этой истории, и надо сказать, она имела успех, его поздравляли. Я же мысленно укорил Олега за то, что он дал сыну деньги.
На следующий день Юля по телефону меня спрашивает, куда я вчера положил сто шекелей, которые она оставила на столе, чтобы я в ее отсутствие расплатился с соседом за ремонт окна. Я сказал, что сосед не зашел, про деньги я забыл, а на столе их нет. И тут я вспомнил вчерашнее поведение «богатого наследника», и сразу мне всё стало ясно. Воровство, решил я, прощать нельзя. Я вытащил из брюк ремень, подвел Петю к месту преступления, ткнул пальцем в стол и сказал:
– Вчера здесь лежали сто шекелей! Ты их взял без спроса!
– Может быть, – половинчато признался Петя.
– Что значит «может быть»? – грозно спросил я. – Ты их украл!
– У меня привычка нехорошая, – сказал внук. – Машинально беру бумажку со стола, скатываю в шарик и бросаю кошке. Она играет шариком, а потом съедает его. Эти сто шекелей съела кошка. Она до тысячи шекелей съедает каждый месяц. Собственно говоря, она питается шекелями. Хорошо, что мы завели кошку, а не собаку, – продолжал он без улыбки. – Собака съедала бы пять тысяч шекелей, не меньше.
Я с трудом сдержал смех. Вдел ремень в брюки и отпустил Петю с миром: эта байка стоила ста шекелей.
Свой рассказ друзьям я закончил так:
– Не знаю, доживу ли, но хочется увидеть Петю лет через пятнадцать. Олег говорит, что вовремя пересадил сына на новую почву. Мой зять, как и директор школы, верит, что вырастет на этой почве ценный фрукт. Остается только дожить и посмотреть.
БОРИС ПОЛИЩУК
(рассказ любезно предоставлен HaifaRu.co.il для публикации автором, репатриировавшимся в Израиль год назад)
